Позер Х.
1. Введение
Науки всегда царствовали в сфере наиболее надежного знания своего времени. Как бы ни расходились они в предметах и методах, они всегда имели своей целью достижение методологически обоснованного знания и обслуживание эго — с помощью методически направленных вопросов — в некоторый систематический, по возможности дедуктивный, но в любом случае аргументированный и отнюдь не только нарративный порядок. В развитии упорядоченных структур науки были при этом более чем просто систематическим пониманием чего-либо, познанного методически в качестве истины, более чем просто удовлетворение теоретической любознательности: они имели обратное воздействие на возможности деятельности, с одной стороны, и на миросозерцание — с другой. И наоборот, эти последние сами воздействовали на науку, то через практические задачи, то через преобразование парадигматического видения мира, что оказывало воздействие и на понимание проблем, и на критерии их решения.
В нашем же столетии представление о науках 2007 радикальное изменение: притязание на знание как на истину решительно уменьшается. Начиная с Авенариуса и Маха и тезиса о том, что законы природы не есть истинные высказывания, но приспособлением наших идей к наблюдаемым фактам на основе принципов экономии и простоты, и далее к подчеркиванию Пуанкаре и Дюгемом конвенциального характера высших принципов, мы узнали сегодня, насколько сильно система высказываний науки определяется конвенциями, вместо того, чтобы быть выражением чистого опыта. И даже более того: построение научной теории со времени Т.Куна выступает сегодня как исторически-контингентный продукт сложного взаимодействия процедуры принятия проблем и эффективности их решения в рамках изменяющихся парадигм. Вместо резкого отличия от истины конвенции и ценности артикулируется поэтому фундаментальная зависимость научно-теоретических систем вот предпонимания и признание их историчности1, как это свойственно герменевтическим наукам. Короче, научные теории оказываются многообразно пронизанными конвенциями и связанными с ценностными проблемами!
В ходе последующих рассуждений В целом будет показано, что формы мышления, структурирующие научное познание, объединены в сложную сеть условий, которая является предпосылкой получения истинных высказываний в науке.
2. Истина и научный этос
Истина, только истина и ничего кроме истины, — этого требует суд, и клятвопреступление строго наказуемо. Ни один ученый не обязан давать такой клятвы, и тем не менее он вынужден выполнять ее требования: служения истине требовала когда-то торжественная формула посвящения в студенты университета. И непреклонно вплоть до присуждения академического звания научное сообщество преследовало необычно редкие проступки против требований научного этоса2. «Фундаментальная задача наук, — как формулирует Хеффе, — остается та же самой от Платона и Аристотеля до Рассела и Поппера: бескомпромиссная преданность истине в исследовании и преподавании»3. Все «личные и специфически групповые интересы и убеждения должны быть поставлены ниже идеи объективной истины». Данный этос требует «не принимать авторитарных и догматических убеждений, но проверять их правильность и подвергать сомнению предрассудки». Биолог Ханс Мор выражается просто: «Будь честным! Никогда не манипулируй с фактами! Будь точным! Будь честным в отношении приоритета фактов и идей! Будь непредубежденным относительно фактов и идей своих соперников!»4.
Само собой, в данном виде выступают обычные сегодня формулировки научного этоса, однако центральная мысль об обязанности безоговорочного поиска истины не является лишь нововременным идеалом, но внутренне присуща научном лет начиная с античности, которое искало основания бытия и требовало рационального решения проблем. Ни в одном социальном учреждении не была эта мысль столь постоянной, как в науке. Основное требование повседневной жизни — говорит правду по мере своего знания — нигде не была с таким постоянством не только представлена, но и выполнена, как в науке. И тем не менее хотя в научном этосе истина непосредственно встречается с долгом, хотя формулы вроде «долг перед истиной», «служение истине» доказывают, что истина понимается как ценность, все же понятие истины связано с современной наукой весьма специфическим образом. Оно функционирует не прямо в качестве регулятивной идеи; в большей степени речь идет об обязательстве следовать в рамках науки продвижение методологическим правилам. В связи с избранной нами проблематикой мы обращаемся к этим правилам. О них и пойдет речь.
3. Представление знания и его постулирование
Конвенции, установления неизбежны в науке. Примеры том обнаруживаются начиная с карнаповского анализа процедур измерения и кончая методологическими конвенциями, если говорить о простейшей функции описания зависимости параметров, отвечающей всем данным требованиям. Историко-научные исследования Дюгема, Флека, Тулмина, Куна, Лакатоса, Хюбнера и Элканы — называть только оргинальные модели развития науки — многократно подтверждают данное утверждение5. Они доносят до нас сориентированный правилам подход ученых и устанавливают характер «представления знания» (Элкана), который несет в себе свойства культуры, социума или научной группы6. Их канон показывает свою историческую изменчивость и модифицируемость под давлением проблем. И Элкана, и Хюбнер приводят дифференцированные перечни, которые могут быть обобщены и, следуя Хюбнеру, названы установлениями. Они предлагают существенные уточнения по сравнению с грубым понятием парадигмы Куна, сохраняя, вместе с тем, тот инсайт, согласно которому наука без таких установленный невозможна — будь то в аспекте своей предметности или в аспекте приращения и обоснования знания. Именно поэтому и функционируют они как формы мышления.
Наш анализ требует известного обобщения и перестройки результатов, полученных Хюбнером и Элканой. При этом нам не нужно рассматривать пролему абсолютности установлен, ибо это потребовало бы подхода, аналогичного кантовскому, начинающего с некой абсолютной таблицы суждений с последующим определением категорий и связанным с трансцендентальной дедукцией в качестве обоснования. Именно это не удается сегодня в силу историчности установлен. Тем не менее они функционируют как формы мышления в качестве необходимых условий научного познания. Расхождение с Кантом состоит, следовательно, в том, что ввиду историчности науки и сами формы мышления должны быть поняты как исторические.
Стремясь, тем не менее, к обобщениям, следует в дальнейшем говорит не об отдельных установлениях, а их типах. Наиболее фундаментальный тип, обсуждаемый С.Кернером в виде понятия категориальной схемы — это тип онтологических установлен. Они определяют, какие элементарные объекты, процессы и положение вещей (summa genera) приняты в некоторой науке, каковы допустимые атрибуты и отношения и как из них строятся сложные образования. Всякая наука выдвигает постулаты такого рода: например, физик, если он атомист или приверженец теории плазмы; молекулярный биолог, считая молекулы некоторыми сущностями, и даже историк, задающий предметность своей науки.
Вторую группу образуют установления об источниках знания, таких как чувственный опыт, интроспекция, разум, откровение, факты, аналогия, авторитет и традиция8. Ценность каждого из этих источников при этом подробно живописуется, поскольку должен быть задан определенный вид фактичности, самонаблюдения или использования разума.
Однако одних источников знания недостаточно для того, чтобы достичь суждений, которые были бы допускаемы в некоторой науке в определенное время; для этого нужны оценочные установления9, которые устанавливают иерархию источников знания10 и тем самым определяют, в чем состоят процедуры доказательства, проверки и опровержения, если теорию нужно, к примеру, исправить или отбросить из-за несоответствия с данными измерения. Только с помощью этих установлен и раскрываются источники знания, на них основывается претензия науки на объективность и проверяемость11. Претензия науки на истину зиждется, таким образом, на оценочных установлениях.
Для реализации и применения оценочных установленный применительно к источникам знания нужен целый ряд инструментальных установлен, которые касаются допустимых вспомогательных средств (как, к примеру, в споре Галилея с аристотелианцами по поводу применимости подзорной трубы в качестве прибора); в случае количественных высказываниями это измерительные конвенции (ноль, единица, скалярная метрическая величина и правила измерения). Инструментальное и одновременно оценочное установление фигурирует в вопросе о том, должно ли доказательство четырехцветности приниматься только с помощью компьютера. Подобным же образом обнаруживаются инструментальные установления по поводу роли вспомогательных наук и их методов в контексте исторической науки.
Элкана обратил внимание на то обстоятельство, что к установлениям, привлекаемым для легитимации знания, могут относиться также требования симметрии, красоты или некоторого определенно выраженного вида, т.е. эстетические установления. Им родственны хюбнеровские «нормативные», т.е. теоретико-методологические установления, определяющие свойства, которыми должны обладать теория — к примеру, простота, степень фальсифицируемости, наглядности, удовлетворение определенным каузальным принципам.
Наконец, есть группа установлен, называемых Хюбнером «аксиоматическими». Они относятся к таким высказываний, которые Пуанкаре рассматривал как неопровержимые и конвенционно вводимые принципы, т.е. к таким высказываний, которые определяют парадигму в смысле Куна или — в терминологии Лакатоса — раскрывают внутренне содержание твердого ядра теории. Здесь идет речь, таким образом, о фундаментальных допущениях, которых придерживаются в некоторую эпоху достаточно жестко, как закон инвариантности в физике или деления на литературные эпохи в литературоведении.
Очевидно, что все типы упомянутых принципов подвержены историческим изменениям. Однако наука без них ни в коем случае не возможна. В этом смысле есть основание рассматривать содержание некоторой эпохи как предпосылку, имеющую характер некоторой формы мышления. Поскольку же они уводятся здесь в качестве установлен и конвенций — или их неизбежных типов, — то встает вопрос об истине научных высказываний, как скоро их обоснование, скажем, через трансцендентальную дедукцию, имеющую неограниченную во времени состоятельность, отпадает. А что же поставит на ее место?
4. Постулаты первого и второго порядка
Как многократно подчеркивалось, содержания установленный некоторого типа подвержены историческим изменениям. При этом встает вопрос о механизме преобразования таких исторически-контингентных постулатов. Ответы колеблются в спектре от убеждения (в связи с куновской теорией несоизмеримости сменяющих друг друга парадигм) к динамичного изменения исследовательских традиций Лаудана. Тулмин способствовал тому, чтобы принять помимо вышеупомянутых установлен (первого порядка) иные правила, я бы назвал их установлениями второго порядка. Они определяют — пусть и не так эксплицитно, как установления первого порядка — каким образом установления первого порядка могут критиковаться, дополняться, зміцнюватися, ослабятся или вообще заменяться. На одном характерному примере можно объяснит, о чем идет речь: в 1905 году один неизвестный молодой физик из патентного бюро в Цюрихе, некий Альберт Эйнштейн, послал в журнал «Физические анналы» статью, которая явно грешила против принятых онтологических установленный физики. Издатели — среди них Макс Планк — должны были решить, удовлетворяет ли тем не менее статья требованиям научности или сходно работам по квадратуре круга или вечному двигателю. Для этого существуют критерии, ибо даже смена парадигм, в отличие от того, в чем нас пытался убедить Кун, связана не иррациональностью, а с аргументами, только они находятся не на уровне постулатов первого порядка, а за ними!
Мы можем, таким образом, подытожить: процесс исследования, развитие науки, ориентированное на принятые проблемы и их решения, связано с нормативными изменениями как в дискурсивных, так и методологических структурах представления знания в постулатах обоих уровней. Для того же, чтобы формы мышления, или исторически-контингентные постулаты имели действенность в плане производства знания, они как основания возможности науки приобретают много более сложную структуру, чем полагал Кант. Это нуждается в дальнейшем пояснении.
5. Истина как корреспонденция или когеренция?
Только что эти связи, выявленные социологией науки в союзе с историей науки, представляют интерес для методологии науки как социального исследования науки, поскольку они описывают некоторый механизм; однако не лежат ли они за пределами, которые очертила для себя методология и философия науки? Имеют ли эти результаты как значение, являются ли они в теоретико-познавательном смысле важными, имеем ли мы в самом деле право принять их в образе форм мышления как сегодняшнюю замену кантовских условий возможности познания? Это решающий вопрос, поскольку может быть и так, что все эти исторически описанные парадигмы и делающие их возможными постулаты лишь загораживают путь к пониманию подлинной науки, поскольку они вынуждают двигаться в направлении гипотетичности и исторической контингентности!
Привязывание науки к изменяющимся во времени и всегда специфически дисциплинарным постулатам поднимает тем самым проблему неизбежности истинностного релятивизма. В каком смысле науки вообще могут после выявления подобных условий претендовать на охрану, культивирование и умножение самого надежного знания своего времени? Первый шаг в ответе на этот вопрос состоит в том, чтобы разъяснить, что абсолютное обоснование претензий на истину никому и никогда не удавалось; скорее, всякое обоснование же основывалось на некоторых предпосылках. Всякий предикат истинности в этом смысле относителен и гипотетичен. Второй шаг должен состоять в том, чтобы воспринять урок Канта по поводу невозможности познания иначе как мыслительной схемы, которую познающий субъект приписывает премету. В качестве решающего здесь выступает подчеркиваемая Кантом неизбежная необходимость принятия структурирующего преимущества со стороны познающего субъекта. Из-за историчности этой мыслительной схемы невозможна ни ее трансцендетальная дедуцируемость, ни ее понимание в рамках эволюционной эпистемологии как возникновение из приспособления в ходе биологической эволюции, а лишь некоторое творение креативного человеческого разума, которое позволяет возникнуть и формальным структурам также. На место корреспондентных теорий истины заступают, поэтому, теории когеренции, которые имеют данное преимущество. Из этого одного еще не следует вообще-то никакой произвольности, поскольку решающим является способность этих условий функционировать в качестве некоторой схемы, дающей преимущество некоторой онтологии, процедуре проверки, форме теории и т.п., и прежде всего натягивающей понятийную сетку, которая позволяет схватывать явления в столь ограниченно очерченной области без того, чтобы эти явления собой детерминировать, что не удается кантовским формам чувственности и рассудка. Итак, постулаты первого уровня обеспечивают в качестве относительного априори то, что объект познания дается как таковой, как доступный дальнейшему научному анализу. И напротив, как раз содержание черпается из опыта, из исследования таким образом данного, короче, апостериори: его никак нельзя вывести из постулатов. Это настойчиво подчеркивает Хюбнер: «Мы накладываем с помощью наших постулатов некоторую схему, без которой физики не существует; однако то, каким образом в этой схеме представляет и являет себя природа, является феноменом эмпирического свойства»12. Эта схема, таким образом, определяет, к примеру, как и какие вопросы следует задавать природе или архивному материалу в ходе разборки архива, однако ответ предоставляет нам природа или архивный материал. Это справедливо и тогда, когда влияние наблюдателя, хоть в квантовой теории, хоть в социологической или психологической полевой работе, следует непременно учитывать или совсем невозможно элиминировать.
Благодаря этому рассмотрение истинностных предикатов становится возможно понимать не просто как часть теории когеренции, но — и имено на основании онтологии, структурированной постулатами, — как коррепондентным образом обоснованные высказывания. Физик получает тем самым право говорит о свойствах элементарных частиц как о реально данных референтных объектах, и всегда наличествующий в его практике онтологический реализм знаходить, благодаря этому обоснование: «После выбора схемы, — пишет Элкана, — мы ищем со ссылкой на нее объективную истину — фактическую реальность»13.
То, что должно быть проинтерпретировано когерентным образом исходя из перспективы диахронного метатеоретического исследования и его истории, может быть с успехом интерпретировано корреспондентным образом на уровне конкретной науки. Потому, что все стремления науки ориентированы на поиск истины как регулятивного прннципа, обнаруживается глубинное оправдание: именно здесь требование научного этоса достигает существенной глубины, поскольку целью всякой науки является представление совокупности положения вещей в форме истинных высказываний. Перед лицом принципиальной невозможности избежать сомнительных высказываний цель всех постулатов состоит в том, чтобы создать правила, которые были бы в состоянии служит наиболее надежными критериями обнаружения истинного значения.Это справедливо для установлен как первого уровня, так и второго, на котором обоснование правил первого уровня сопровождается претензией на лучшее, более адекватное, точное и глубокое понимание мира, т.е. с обращением к истинностному идеалу. Критика установленный первого уровня на уровне установлен второго уровня и дальнейшее развитие становится понятно лишь при том, что имеется в виду данная перспектива. С этим сообразуется также и строгость, с которой реагируют ученые на нарушения научного этоса, т.е. то, чего невозможно было заметить, если бы выполнялась максима anything goes, поскольку тогда антииндуктивизм, как предлагает Фейерабенд, должен был бы привести к антиистинностному догматизма, в соответствии с арабской пословицей о неуклюжей истине, противостоящей легконогой и смеющейся лжи… Принятие истины как регулятивного принципа не гарантирует ни научного прогресса, ни прогресса в отношении представления знания, но все же ясно обозначает импульс, характеризующий единство научной работы, проходящее сквозь все временные изменения установленный первого и второго уровней. Конкретное применение некоторого установления к реальности, перевод истинностного идеала в прикладные критерии деятельности проявляет себя в качестве образа действий, который ведет иногда от признанных и нуждающихся в решении проблем и доступных возможностей их решения к уточнению данных установлен на обоих уровнях, к такому уточнению, которое с изменением постановки проблемы несет и трансформацию установлен.
6. Наука и мировоззрение
«Закон, мы хотим истины: а почему бы не неистины?» — спрашивает Ницше. Вопрос ставится не менее чем о внешнем оправдании истины как регулятивной идеи, и этим самым Ницше поясняет, что всякая аргументированная попытка ответа заранее предполагает положительный ответ. Следование идеалу истины представляет собой таким образом некоторое решение, которое само не способно на абсолютное обоснование — чего не исключает, очевидно, внутреннего оправдания, исходя из развивающихся в связи с наукой способов жизни и мышления; однако такое оправдание, даже если оно иначе категориально структурировано, позволяет с тем же успехом отдать должное мифологическому лет, понятому само по себе. Впрочем, обнаруживается еще одна дилемма: закон, мы хотим истины, следовательно, мы хотим следовать идеалу истины как регулятивной идеи — насколько же основательны в таком случае критерии, даваемые представлением знания с его конвенциями и постулатами, для того, чтобы можно было без ограничения следовать идее истины? Всякая наука имеет свои собственные постулаты, и в любое время, а часто и на любом этапе работы некоторой исследовательской группы вновь и вновь происходит изменение типа дискурса — как же могут все эти параллельные ходьбы стянуты в точку пересечения? Нам все еще недостает, следовательно, некоторого связующего члена между решением в пользу истины и сферой постулатов первого и второго уровней. В чем состоит эта связь, показывается историей науки, как скоро ставится вопрос об окончательном обосновании постулатов: в рамках набора правил научной методологии дальнейшее обоснование является невозможным. С легкой руки Куна, п дискуссии в фазе кризиса парадигмы характеризуются по аналогии с допарадигмальной стадией14. В этом пункте Кун вообще-то прервал свои исследования и обнаружил некий иррационализм в качестве следствия из фактической несопоставимости парадигм. Тем самым была допущена несправедливость по отношению к ученым, ибо они-то как раз постоянно спорят друг с другом! На ум приходит контроверза между Лейбницем и Ньютоном или между Эйнштейном и представителями копенгагенской интерпретации квантовой теории. Очевидно, что в этих дискуссиях идет речь не о согласовании правил или их модификации, а о возможности абсолютного нового глобального способа видения. Кроме этого в качестве основания аргументации предпосылается определенный взгляд на мир, представляющий собой фундаментальное убеждение некоторой эпохи по поводу отношений человека и мира, имманентного и трансцендентного, такая схема повествования, как ее называет Лиотар, которая упорядочивает все, в том числе и науку 15.
Это мировоззрение как ориентация человеческого понимания и деятельности само подвержено изменениям: аристотелевско-телеологический взгляд на мир эпохи Средневековья сменился в Новое время каузальным взглядом на мир. Данная смена имела место в ходе взаимодействия с наукой, однако в целом фундаментальные убеждения подвержены постоянным и похожие друг на друга медленным изменениям, как это происходит, к примеру, с языками, которые могут быть оболочкой столь различных идеологий, хотя они без сомнения находятся с ними в отношении взаимодействия. Мировоззрение есть, таким образом, искомый горизонт, подлежащий исключительно общим (и потому никогда непосредственно не схватываемым) принципам типа истины, она представляет собой горизонт, который, говоря исторически нагруженным языком) сохраняет мыслительные и деятельностные ориентации эпохи.
До сих пор излагаемые размышления по поводу проведение остаются достаточно общими; теперь было бы необходимо их конкретизировать на каком-нибудь примере. Для эпохи рационализма или технического оптимизма рубежа XIX-XX столетий это реализовано в исторических исследованиях. Это было показано в отношении взаимозависимости принятия проблем, стратегии их решения, вариирования методов и теорий и вплоть до эквилибристики вненаучного взгляда на мир и постулатов разных уровней в рамках представления знания. Работы последнего десятилетия внесли в этот анализ решающий вклад, и предлагаемый здесь двухуровневый подход был бы без них немыслим. Однако конкретизация понимания современной науки встречается с трудностями. Это вызвано тем, что мы сами как раз и переживаем великое изменение в видении мира. На место миропонимания, ориентированного на физику и универсальную законосообразность, существенно связанную с каузально-механистическим подходом, заступает исторически-генетическое видение, которое воспринимает перспективу эволюционного анализа и сдвигает фокус рассмотрения с универсального на индивидуальное, со вневременного на особенное в его временном окружении. В то время как связанная с этим историческая метафизика отчетливо обнаруживает себя, а динамика научно-теоретического изменения укладывается в этот подход так же хорошо, как и эволюционное истолкование познания, впервые предпринимаются заметные попытки рассмотрения вопросов эволюции процедур принятия и приписывания ценностей. Если бы это получилось, если бы удалось добавить к историко-научном фундамента предложенных здесь размышлений ценностно-историческое обоснование, то мы смогли бы точно установить, как регулятивный принцип истины, подчиненной примата практического разума, укладывается в современный исторически-контингентный и эволюционный взгляд на мир, который мог бы содержать вновь переосмысливаемое понимание цели и задач науки как организатора наиболее надежного знания нашей эпохи.
Итак, подытожим сказанное. Мы согласились понимать постулаты первого уровня как формы мышления, которые изменяемы с помощью аргументации на втором уровне. Над вторым уровнем мы надстроили в качестве последней сферу проведение определенной эпохи. На нее опираются в конце концов конкретные понятия. Из этого вырисовывается весьма динамическая схема, которая представляет собой, несмотря на свою историчность, выражение регулятивной идеи истины. Все же примем во внимание предостережение Ницше: «Предположим, что истина есть женщина: почему же в таком случае не обосновано подозрение, что все философы, как скоро они все были догматиками, плохо разбирались в женщинах? Их чудовищная серьезность, неуклюжая навязчивость, с которой они имели обыкновение приближаться к истине, представляли собой слишком неловкие и неуместные средства, чтобы заинтересовать красотку. Ясное дело, что она ими и не заинтересовалась»16.
Список литературы
1. Взаимодействие принятия проблемы и эффективности ее решения является — с различными акцентами — центральной мыслью как для Тулмина (Тулмин С. Человеческое понимание. М., 1984), так и для Лаудана (Progress and Its Problems. L., 1977). Помимо Тулмина и участников инспирированной Куном дискуссии эту историчность подчеркивает и К.Хюбнер в своей «Критике научного разума» (укр. пер. М., 1994). Изначальный учет этого обстоятельства герменевтикой еще не нашел своего применения.
2. Х.Ленк предложил обозначать эту область не как «научную этику», а как «научный этос» (H.Lenk: Zum Verantwortungsproblem in Wissenschaft und Technik, in: Ethik der Wissenschaften, Bd. 1: E.Ströker (Hg.), Ethik der Wissenschaften? Philosophische Fragen, München 1984, S. 85-116; S. 103).
3. O.Höffe (Hg.): Lexikon der Ethik, München 1977, «Wissenschaftsethik», S. 169f.
4. H.Mohr. Lectures on Structure and Significance of Science, N.Y.-Heidelberg-Berlin 1977, ch. 11.
5. L.Fleck. Entstehung und Entwicklung einer wissenschaftlichen Tatsache. Einführung in die Lehre vom Denkstil und Denkkollektiv [1935], Frankfurt/M. 1980. — Th.S.Kuhn. The Structure of Scientific Revolutions, Chicago, 1962. — I.Lakatos. Falsification and the Methodology of Scientific Research Programmes, in: ders. u. A. Musgrave (Eds.), Criticism and the Growth of Knowledge, Cambridge 1970. [укр. пер.: И.Лакатос. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М., 1995]. — Zu Hübner vgl. Anm. 1. — Y.Elkana (Edss.), Science and Cultures. Sociology of the Sciences, vol. 5, Дордрехт 1981, S, 1 — 71 (dt.: Anthropologie der Erkenntnis, Frankfurt/M. 1986).
6. Elkana. Anthropologie, S. 46.
7. St.Kröner. Categorical Frameworks, Oxford 1970, особенно S.73, его же: Logic and Conceptual Change, in: G.Pearce, P.Maynards (Eds.): Conceptial Change, Дордрехт 1973, 123-136; S. 124. — К защите этого подхода против критики Дэвидсона см. W.Sauer. Über begriffliche Rahmen, in: Grazer Studien zur Philosophie 20 (1983), 17-33.
8. Elkana. Anthropologie, S. 46, 50-52
9. Данные типы постулатов названы так Хюбнером (Критика…), с.85 и далее.
10. Это подчеркивает Элкана: Anthropologie, S. 46, 52.
11. См. историко-систематический анализ в: F.Gil, Preuves, Paris. 1986.
12. Hübner. Kritik…, S.89.
13. Elkana. Anthropologie, S.31.
14. Kuhn. Struktur, Kap. VII, S.103.
15. J.-Fr. Lyotard. La consideration postmoderne, Paris 1979. На примере схемы повествования Лиотар разъясняет, что легитимация знания с помощью цель-повествования, которое имплицирует некоторую философию истории, ведет к вопросу о состоятельности институтов, определяющих социальное единство: они также требуют легитимации. Так схема повест-вования получает оправдание«, ибо »со времен Платона вопрос о легитимации науки неразрывно связан с легитимацией законодателя» (см. С. 14, 34 нем.изд.).
16. Jenseits von Gut und Boese, Vorrede.
Источник: http://www.gumer.info/